«Тюремное здравоохранение и права заключенных» – проект Консорциума PHRC (Prison Health and Rights Consortium). Его цель – обеспечить улучшения основных показателей здоровья ВИЧ-положительных и употребляющих наркотики заключенных. Проект работает в четырех странах нашего региона: России, Украине, Молдове и Грузии. В серии интервью активисты и правозащитники, которые защищают права заключенных, рассказывают о ситуации в пенитенциарной системе своих стран. Сегодня мы разговариваем с Анастасией Шевчук, членом UnMode, Калининград, России.
ЛИШНИЕ ЛЮДИ
Настя, как ты можешь оценить доступ к лечению и систему оказания медицинской помощи в местах лишения свободы в России?
Доступ к лечению и оказание медицинской помощи в местах лишения свободы, по моему мнению, сильно ограничены у нас. За последнее время я неоднократно сталкиваюсь с такой ситуацией: люди обращаются к нам, и пока мы до суда уже не дойдем, то есть суд уже не встанет на нашу сторону, и мы не докажем, что мы правы и что человеку необходима вот эта помощь конкретная: МРТ, КТ или другое какое-то обследование, какие-то даже анализы элементарно взять, – этого ничего не делается.
И есть разные категории людей. То есть в местах лишения свободы, и это не секрет ни для кого, что есть угодные какие-то заключенные, а есть неугодные, которые пишут жалобы. Они будут писать жалобы в прокуратору, они будут подавать в суд, они будут сами стараться бороться за свои права. И вот эти люди – они не угодны. И, получается, что они-то больше всех и страдают. Они ждут годами обследование, им не дают инвалидность и так далее.
Из последнего, если привести пример. Человек сначала устно обращается к персоналу тюремного заведения: «Мне нужна помощь, мне нужна помощь». У персонала есть видеорегистраторы. На регистраторе это все есть. Тишина. Затем он пишет письменное заявление, отдает его персоналу так, чтобы это было видно на регистраторе. Они у него берут это заявление, на регистраторе это все фиксируется. Однако опять тишина. И только когда мы уже выходим в суд с иском по этому вопросу, что нет оказания медицинской помощи, нет обследования специалистами, которые положены по 323-му Федеральному закону, они просто отвечают: «Пишите жалобу в прокуратору».
То есть пока ты пишешь жалобу в прокуратору, чтобы изъяли вот это видео с регистратора, что ты действительно обращался за помощью, по Федеральному закону 59-ФЗ проходит 30 суток. То есть на ответ прокураторы дается 30 суток, чтобы они ответили и проверили вообще, был ли факт обращения. А запись с регистратора также хранится 30 суток. И получается, что на тот момент, когда происходит проверка прокуратурой регистратора, там уже не представляется возможным изъять эту запись. И доказать по-другому факт обращения ты никак не можешь. То есть ты абсолютно ограничен в своих правах. Они так и говорят: «Кто тебе поверит?»
По каким статьям в основном сидят твои доверители?
Большая часть моих доверителей – у них такие статьи наркотические, по 228. По этой статье у нас вообще очень много народа сидит. По факту, этих людей сажают за болезнь. Так давайте всех больных сажать. И отношение к ним соответственное. Но, повторюсь, это больные люди. При том при всем, это их выбор, как жить. Если он не может лечиться, либо не хочет — это его жизнь, он проживает ее так, как хочет. Но сажать за болезнь… В Российской Федерации считается, что наркотическая зависимость – это хроническое неизлечимое заболевание, но зачем вы тогда людей в тюрьму сажаете?
А можешь назвать основные проблемы, с которыми сталкиваются люди, живущие с ВИЧ, и люди, употребляющие наркотики, когда попадают в места лишения свободы и когда отбывают срок? Основные проблемы в плане нарушения их прав и доступа к лечению.
Когда человек попадает в места лишения свободы, особенно человек, живущий с ВИЧ, или человек, употребляющий наркотики, он сталкивается с огромным количеством проблем. Ну, понятно, что пока он до зоны доедет, он уже перекумарился, и у него не болит ничего, в принципе. Но все равно, я считаю, что люди, которые употребляют наркотики, с ними должен работать какой-то психолог, но этого нет. В российских тюрьмах, у нас, по крайней мере, в Калининграде, я не встречала этого. Ни социальный работник, ни психолог с такими людьми не работает.
Если вы хотите, чтобы человек исправился – помогите ему. Психологическая помощь, она также относится к медицинской. Про людей, живущих с ВИЧ: из последнего, что я слышала от девочек, которые работают с женскими колониями, – я сама больше с мужскими колониями работаю, – что им препараты давали просроченные. Во-первых, им дают препараты без коробки и обрезанные. На самом блистере, где дата пропечатывается, они обрезанные. Зачем это делается, и так же понятно, что препараты просроченные. И что ни говори, что ни пиши. В женской колонии вообще делать нечего, это бесполезно. И в мужских колониях, я слышала, что есть препараты просроченные, но там это более решаемый вопрос.
Можешь еще рассказать какие-то примеры?
Еще из последних случаев: человек, живущий с ВИЧ, причем он болеет больше 22 лет, пил все время терапию. И тут такая ситуация произошла: у него, видно, какая-то резистентность развилась, и ему стала не подходить старая схема приема. То есть он пьет терапию, а у него иммунка падает, и нагрузка растет. Он через заявление просит: «Пожалуйста, поменяйте мне схему, потому что я плохо себя чувствую». И по анализам видно, что у него проблемы. То есть ему не подходят старые препараты. Они берут у него повторно все эти анализы, меняют ему схему без проблем. Но только вот когда дело доходит до того, что надо препараты выдавать, они выдают ему все препараты, кроме одного. А он расписался уже за эти препараты. А потом до него доходит – а зачем он тогда вообще эту терапию пьет. Ведь он просто свой организм травит, потому что без этого препарата ему ничего не поможет.
Вот такие ситуации встречаются в последнее время. А так, конечно, не так, как раньше, в начале 2000-ых, когда «локалки» эти были ВИЧевые, когда на этих людей смотрели: «Ааа, отойди от меня». Сейчас такого нет. Они все вместе сидят, и люди более просвещенные, мне кажется. Иногда здесь, на воле, человека встретишь, который вообще ничего не понимает. Единственное, что доступ к просроченным препаратам, но это редкость. За последние лет пять только четыре случая такие у меня были, что обратились ко мне и рассказывали такую историю про просроченные препараты.
К ЛУЧШЕМУ ИЛИ К ХУДШЕМУ
Как ты считаешь, ты же много лет этим занимаешься, за последнее время доступ к лечению и условия содержания стали лучше или хуже?
За последнее время доступ к лечению и условия содержания улучшились, несомненно. За последние лет 10, я помню это еще с детства, как я ездила. И когда потом мне уже 18 лет исполнилось, когда образование у меня появилось, когда я смогла уже интересы представлять своего брата.
По условиям содержания – да, изменилось в лучшую сторону. И доступ к лечению, возможно, но гораздо медленнее идет правильным путем. Это все благодаря тому, что есть такие люди, может быть, как я, как еще несколько человек, которые помогают им там, в местах лишения свободы, поддержку оказывают. Потому что, если бы не было меня, человек еще бы 10 раз подумал – надо ему эту жалобу писать или его потом палками там будут убивать. А так администрация знает, что есть я, а у меня со всеми доверенности подписаны. Они знают, что в случае чего я всегда могу приехать в любое время, в любую колонию, и они меня обязаны будут пустить. Если они меня не пустят, я буду жаловаться. Я буду отсюда жаловаться, с воли. Что они мне сделают?
Мне они ничего не могут сделать. А там человек, он беззащитный, получается. То есть они могут его в СИЗО закрыть, и сиди там. И заявления не принимать, ничего абсолютно. Они, конечно, и сами молодцы. Я знаю пару человек, по крайней мере, вот сейчас у меня мои доверители, которые до Европы доходят. Сами причем, стараются, пишут что-то. И я так горжусь ими, что они понимают в этом. И доходят до Европы в том числе по условиям содержания. И все равно, хоть маленькими капельками, как говорится, вода камень точит. Может быть, потихоньку. Это, конечно, огромный период времени – 10 лет я беру, но что-то поменялось в лучшую сторону.
Ты уже два слова сказала про это. Но можешь более подробно на этом остановиться, существует ли дискриминация людей, употребляющих наркотики, и людей, живущих с ВИЧ, среди самих заключенных и со стороны администрации?
Дискриминация со стороны администрации в отношении людей, употребляющих наркотики, или людей, живущих с ВИЧ, есть, но она незначительная. Я так думаю, что это от самого человека зависит. Это не зависит от того, в какой системе он работает. Есть и врачи такие, которые тебе укол побоятся сделать, видя по документации, что у тебя ВИЧ-инфекция. И они от тебя отскакивают, не знаю, как будто ты прокаженный, конец света, к тебе подходить нельзя.
Это непосредственно от самого человека зависит, от личности, не от системы, я так думаю. К людям, употребляющим наркотики, я все чаще замечаю, что относятся все хуже и хуже. При том, что они там в основном одни и сидят. Такое ощущение, как будто только их только и сажают. Из 10 доверителей моих 7 человек по 228 статье сидят. Сами заключенные нормально ко всему относятся, они не выделяют какие-то категории: «Ты ВИЧевый, отсядь» или «Отойди от меня». Поэтому нет, среди заключенных нет такой особой дискриминации. А вот со стороны администрации – да. Но я повторюсь, что это от человека зависит, не обязательно от системы.
Ты сказала, что ты больше с мужчинами работаешь, но и у женщин тоже знаешь проблематику. Можешь отдельно про женщин сказать: какие у них основные проблемы в плане здоровья, в плане доступа к лечению и т.д.?
В женских колониях встречается это гораздо больше. Повторюсь, если в мужских колониях мужчины как бы сильнее, силы духа больше у них. Если он решает уже писать заявление и свои права отстаивать, то он будет это делать, или пытаться, по крайней мере. А в женских колониях это все сложно.
У меня брат очень много сидел, у меня муж сидел. Их нет, к сожалению, в живых уже. Но у меня все время это на слуху, и их жизнь, их образ жизни, как все это происходит. Женские колонии немножко по-другому устроены. Мне неудобно там работать, не нравится, потому что до женщин трудно вообще донести, чтобы они боролись за права свои. То есть у них все по-другому. Если она начнет жалобы писать, значит, она среди контингента будет плохая. То есть не так, как в мужских – ты пишешь, ты борешься за общие права. А там, наоборот. Если ты начинаешь даже за общие права бороться – ты плохая, из-за тебя проблемы у нас. Такая ситуация.
А что касается специалистов?
Что касается специалистов, так это и в мужской, и в женской колонии одинаково. То есть если тебе нужен какой-то узкий специалист, его там нет. Потому что там через раз инфекционист встречается, который в суде нам недавно сказал, что: «У здорового человека тоже 600 единиц иммунка, все нормально, он здоров». Это врач — инфекционист, начальник больницы. Что касается узких специалистов, им легче вывезти человека на волю в больницу, сделать обследование там, чем пригласить врача в колонию. Потому что, я так понимаю, в колонию не хотят идти просто врачи.
Конечно, есть какие-то, которые ходят. Но в целом нет. Не знаю, то ли мало денег им платят, то ли им просто с этим контингентом работать неприятно, не хотят они. Тоже вот пример – парень у меня со сломанной рукой. В ШИЗО где-то его там закрыли, рука у него зигзагообразной уже стала, ему там не делали операцию. И потом раз, раз, раз – все сделали быстренько. И пока делали операцию, задели нерв, и у него развилась еще какая-то куча заболеваний. То есть рука плохо шевелиться, он не может ей писать. И, значит, ему надо эти пластины как-то доставать. Он говорит: «Вы когда меня повезете на волю, в больницу, потому что здесь это не сделают?». А ему отвечают: «Да, да. Сейчас там просто девочка молодая устроилась, она боится вас, зеков». Он говорит: «Мне-то что делать теперь?» И вот что ему теперь, всю жизнь с этими пластинами ходить?
Или другая ситуация – теперь уже врачи-кардиологи. Нужен был кардиолог парню одному. Он обращался, никто не шевелился. Мы подали в суд, они зашевелись, начали потихоньку специалистов одному человеку предоставлять. То есть остальные все сидят без специалистов. Вот сейчас у нас процесс идет по этому делу. Да, они ему уже их предоставили, но процесс мы все равно не будем заканчивать, потому что это ненормально. Человека хотя бы один раз в год можно же обследовать.
СЛИШКОМ ЛИЧНАЯ ИСТОРИЯ
Скажи, как ты получаешь информацию о нарушении прав людей в местах лишения свободы? Как ты узнаешь про это?
Во-первых, в мужских колониях меня очень хорошо знают. Знают, что я всегда брату помогала, когда он сидел. И, наверное, года два назад меня просил именно брат, чтобы выслали люди доверенность, чтобы я им помогла. Ну, а так пишут письма они, я им всегда отвечаю. Ни одного письма не осталось, чтобы я не ответила. То есть я сразу человеку говорю, могу я помочь ему или нет в письме.
Еще я свои контакты получаю по телефону. Человек, которого я уже сопровождаю, которому я уже помогаю, он звонит и говорит: «Слушай, а тут чувак такой сидит, у него с инвалидностью проблемы. Его на комиссию не отправляют. Он заявления пишет, пишет, пишет, а его не отправляют». Я говорю: «Давай, ладно, я ему помогу. Доверенность пускай подписывает, иначе я не смогу получить ни медицинскую документацию, ни приехать к нему в колонию, ни поговорить с ним, в чем проблема». И вот таким образом это работает, как сарафанное радио, получается.
Я очень радуюсь, когда у меня получается помочь кому-то из них и когда действительно суд встает на нашу сторону. Когда понимаешь, что, блин, мы же правы, должно же вот так вот быть по правильному. Мне кайфово, когда я уверена – права были нарушены и сейчас они восстановлены. Вот тогда, блин, офигенно.
А брат твой на свободе сейчас или продолжает сидеть?
Он умер. Передозировка. В этом году.
Соболезную… Он на свободе был в тот момент или там?
Нет, на свободе… Он оказывал сильное влияние на меня с подросткового возраста. Нас родители просто так воспитывали, что тебе 16 стукнуло – все, вали. Иди, что хочешь, делай: учись или что хочешь. Он в 18 сел первый раз. И он все время сидел. У него самое большое на свободе – 4 года он пробыл. То есть он сел – вышел, сел – вышел, сел – вышел. Статьи у него были: первый раз он сел за сбыт. Но тогда еще, слава Богу, мало за это давали. Это вот как раз конец 90-ых: 99-ый, по-моему, год это был. И второй раз у него просто было хранение. И потом у него 162, затем 162 еще два раза. Я просто это все понимаю. И, как я говорю, наказывать людей за то, что они болеют нельзя, им помощь нужна.
То есть вдвоем так друг друга и держались?
Да… У нас еще родители, получается, умерли. Отца убили, это был 2004-ый год. Он тогда на свободе был. И потом, в 15-ом мать умерла. С 15-го года мы вообще одни.
С другой стороны, круто, когда в жизни есть такой человек, которого любишь, который меняет твою жизнь. И ты делаешь какие-то крутые вещи из-за этого.
Получается, что он меня сюда и привел, и я делаю то, что делаю сегодня.
У тебя есть юридическое образование? Или ты сама всему научилась в процессе защиты прав?
У меня есть юридическое образование, у меня магистратура. Но, как сказать, я считаю, что у меня как бы полуобразование, потому что первое основное образование у меня не юридическое. И потом я вот три года отучилась и магистратуру закончила. Я шла специально на уголовную юстицию по специальности «Правоохранительная экспертная деятельность». Я специально шла именно на уголовную, потому что у меня было в планах вообще доучиться, а потом быстренько пойти работать к адвокату какому-нибудь в качестве помощника. Затем сдать адвокацкий экзамен, получить корочку и по уголовке работать. Но сейчас я понимаю, что есть столько адвокатов много, и пускай они работают по уголовке, а я буду помогать людям, которые не защищены, бесплатно.
ПОМОЩЬ ПО ЗАПРОСУ
Когда к тебе обращаются по телефону и в письмах, что ты можешь предложить человеку, что ты можешь для него сделать?
Если человек обратился, мне надо этот вопрос изучить. И я ему говорю: «Насколько тебе срочно это? Мне надо изучить этот вопрос, посмотреть, почитать, практику посмотреть, чем я смогу тебе помочь». Я ему прямо рассказываю алгоритм действий, то есть: «Давай мы сделаем так. Ты там пишешь со своей стороны, либо высылай мне доверенность и пиши со своей стороны, и я буду уже писать, как твой представитель, в органы прокураторы и так далее, запросы делать. Либо давай сам пиши как-то».
То есть я ему говорю, что надо сначала вот это сделать, потом вот это мы сделаем, потом вот это сделаем, потом вот это. И на выходе мы уже увидим то-то, то-то, должны увидеть то-то и то-то. Ну, человек это сам видит. То есть он видит этот процесс происходящего. Он написал, увидел, как ему прокуратура ответила, и такой: «Оп». И некоторые люди даже начинают алгоритм этих действий сами понимать. Но обещать сложно человеку что-то. «Завтра я в суд пойду, и все будет нормально», — я не могу ему так сказать. Я ему говорю: «Слушай, ну, давай что-то пробовать делать, постараемся». Я максимально постараюсь, потому что мне это интересно и мне эти люди не безразличны.
Насколько людям сложно или просто сегодня выйти по состоянию здоровья на свободу, по так называемой актировке?
По поводу актировки, то есть освобождения по болезни из мест лишения свободы – на самом деле, у нас в Калининградской области эта статья работает достаточно хорошо. И часто даже такое бывает, что администрация сама подает ходатайство в суд об освобождении. Конечно, это бывает, когда человек уже полумертвый лежит, и им надо быстрее избавиться от него, но не всегда так.
Бывает, что и по нормальному, на самом деле освобождают, когда выявляют какое-то заболевание, которое подпадает под 54-ое постановление. И они стараются его выпустить. Но бывают и другие случаи: например, связанные с отсутствием качественной диагностики. У нас девушку освободили, потому что они ей просто диагноз не могли поставить. То есть они, допустим, поставили этот диагноз, а нормально посмотреть, какая там стадия развития или еще что-то они не знают как, они не могут этого сделать. И поэтому им проще ее освободить, чем там мучить с ней.
На самом деле, 81-ая статья, касающаяся актировки, она как работает: суд не обязан освобождать. Ты просишь суд об этом. И когда суд отказывает, ты не можешь ничего сделать. Ну, что, ты в апелляцию пойдешь? Сходишь, и что? А у суда такое мнение, что этому человеку не надо освобождаться. И ты не можешь ни на какие законы сослаться и сказать: «Да вы обязаны освободить». Нет. Это остается на усмотрение суда. Поэтому это тоже все на такой тонкой грани, и нужно сильно постараться, чтобы собрать доказательства, подготовить аргументы и т.д.
В целом, заключенные могут сами писать какие-то заявления, жалобы, кассации? Без вашей помощи. Есть такая возможность у них сегодня?
Сейчас возможность писать у людей из мест лишения свободы во всякие инстанции есть. Но чем это подкрепить? Даже прокуратура отвечает, когда он пишет сам, немножечко по-другому, чем когда я напишу. Также отвечает ФСИН, также суды даже относятся к этому. Возможность-то есть, конечно, пиши. То, что они не захотят пропустить, они не пропустят. Но и то, сейчас, мне кажется, такое отношение, как на дурака, типа: «Что он там пишет? Все равно нам ничего не будет за это. Поэтому пускай пишет».
Вот до Европы мальчик этот со сломанный рукой дошел. Не знаю, когда коммуницируют жалоба эта. Ждем. Но он вообще молодец. Не каждый человек такой умный, чтобы написать эту жалобу и подкрепить ее чем-то, какими-то знаниями. Получается, есть люди, которые читают, развиваются. Не секрет, что у них есть телефоны с выходом в интернет. Они и статьи почитают, и законы новые, и поймут, как и чем можно мотивировать свое заявление.
Но есть люди, которые неграмотные. Вот он мне пишет, и я понимаю, что он никакого заявления сам написать не сможет. Он понимает, что что-то не так, его права нарушили, что так не должно быть и что ни с кем больше так не делают, только со ним. Почему так? А написать и сказать это не может, потому что у него просто образования и знаний не хватает. Он не знает, как это заявление сформулировать просто.
Я иногда даже прошу тех, кто умеет писать и кто знает, как это делается, ему помочь. Вот он ко мне обратился, он неграмотный. Я ему говорю: «Подойди к тому-то, я попрошу, он тебе поможет». Потому что это иногда бывает быстрее, когда они друг другу помогут, чем я: пока эта доверенность дойдет, пока я к нему приеду, или пока мы поговорим и я все выясню. То есть у них там эти все бумаги на руках. И я прошу: «Ребята, помогите вот этому парню. У него запрос есть». И они не хотят этого делать, но, когда я прошу, они помогают, потому что они меня тоже просят, и я им помогаю. То есть такая взаимовыручка получается.
Теперь COVID-19. Как это отразилось на доступе к лечению, правах заключенных в местах лишения свободы? Больше проблем стало и препятствий или меньше?
В связи с COVID-19 в том году, получается, когда ограничения все эти начались, мне было проблематично. Не знаю, вот эти запреты, сначала передачи даже запретили. А людям не есть что ли? Потом я знаю, что люди болели очень сильно. Но не было обследований, насколько я знаю, и колонии, с которыми я работаю, а это четыре колонии, у них не было тестов на COVID-19. То есть он заболел, его положили в санчасть. Причем всех, кто заболел с признаками ОРВИ, они просто в одну кучу собирали. Они не знают, COVID-19 у него или просто ОРВИ, или грипп он подцепил. Они их просто в одну кучу на санчасть клали: «А, будь, что будет». Типа такое отношение. Не было ни тестов, ничего.
У меня, допустим, такая проблема возникла, что я не могла попасть к доверителю. То есть попасть-то я могла, я надевала эту шапку, маску, очки, халат. Все, оделась такая, захожу, а он выходит, ему просто даже маску не дали. За стеклом зато. Я говорю: «А зачем я вот это все надела, а тут человек просто сидит?». А мне отвечают: «Это если вдруг ты заразная какая-то». Я такая: «Ладно». Ну, и спрашиваю у доверителя: «А вам хотя бы маски там выдают, какие-то средства, там руки обрабатывать?». «Ты чего? Ничего не выдают. Нам маску одну на неделю выдадут, и нормально».
Как ты считаешь, в ближайшее время ситуация с медицинской помощью в местах лишения свободы будет улучшаться или ухудшаться? Как ты видишь эту ситуацию?
Вода камень точит. И тут годы, десятилетия должны пройти, чтобы что-то изменилось в России. Потому что пока у нас вот такое понимание заключения, что, если человек совершил ошибку, там преступление, и это ошибка, ничего не поменяется. У моего брата так было. Да, он был простой наркопотребитель, и его за это в тюрьму посадили. А ему было 18 лет. Ну, это проступок, я считаю. Дайте человеку шанс. Но нет.
И вот сейчас, когда у нас проходят иногда суды по 228 и оставляют на свободе с условным наказанием, я считаю, что так и должно быть. Не надо сразу человека в тюрьму сажать. Тюрьма еще никогда никого не исправила. И сама тюрьма в такой системе не исправится, пока у нас в России такое понятие существует, что вор должен сидеть в тюрьме. А тюрьма — это что на самом деле? Человек свободы лишается. Он же человечности и своих прав человеческих не лишается? Почему его должны там бить, пытать, за что? Его уже наказали вот этим лишением свободы.
По поводу конкретно медицины, если не касаться условий содержания, то как было оно 5 лет назад, так оно примерно и осталось. То есть очень-очень маленькие сдвиги, очень маленькие. Я не знаю, сколько для этого надо работать или что вообще в России поменяться должно. Я думаю, что это еще очень-очень много лет будет так, как оно есть. И бороться просто надо за свои права. По-другому сегодня никак.